Ноябрьское утро 1943 года. На заснеженных улицах подмосковного поселка Кучино безлюдно: кто на фронте, кто не вернулся из эвакуации; остальные — день и ночь на работе. Я, семилетний мальчишка, выбегаю за калитку, радуюсь белизне и аромату первого снега, хрусту ледяных корочек на вымерзших за ночь лужах. Громадные стаи каких-то птиц с чоканьем итрескотней кружатся над красными от ягод рябинами. Как завороженный, смотрю на шумную карусель: одни птицы слетают с высоких берез и сосен, падают на рябины, торопливо глотают промерзшие ягоды; другие, наклевавшись, летят обратно. Вижу, как, пригнувшись, вдоль забора крадется маленькая фигурка. Это парнишка из соседнего дома, Алексей Го-ев. Он вдвое старше меня, и у него есть одноствольное ружье, чему я завидую. Лешка подбирается к рябинам совсем близко, поднимает ружье, целится, гремит выстрел, и птицы, как рой напуганных мух, с шумом поднимаются кверху. Я мчусь к охотнику, который уже перескочил через ограду нежилой дачи и подбирает добычу. «Леш, дай посмотреть»,— прошу я и долго держу в руках еще теплую, довольно крупную птичку. Она пахнет морозом, перьями, рябиновым соком и очень красива: почти шоколадная от множества коричневых пестрин грудь, желтовато-серые с пестринами бока и брюхо, коричневатые крылья и спина, светлосерые подкрылья. «А как она называется, Леш?» «Дрозд-рябинник»,— отвечает четырнадцатилетний охотник и укладывает трофеи в противогазную сумку. Помню, я до полудня протаскался за Алексеем по кучинским улицам, помогал ему подбирать и разыскивать упавших в снег дроздов и, наверное, именно с этого дня «заболел» на всю жизнь неизлечимой болезнью, название которой — охота. В те далекие годы строгого возрастного ценза и других ограничений и препятствий, мешающих стать охотником, не существовало, и потому мне, как и многим сверстникам, уже в 13 лет удалось приобрести потрепанное одноствольное охотничье ружье. Наиболее доступной дичью для мальчишки такого возраста были, разумеется, дрозды, и охота на них стала моей первой школой. Подмосковные дачные поселки и окружающие их леса не кишели тогда, как сейчас, толпами горожан, а осенью, когда дачники переезжали в город, в окрестных лесах и перелесках становилось совсем пусто. В начале осени, когда дрозды еще не сбились в крупные стаи, я их стрелял с подхода. Пусть не подумает читатель, что это совсем просто. Дрозд, очень подвижная и достаточно осторожная птица, в это время держится в смешанных лесах с густым подростом и подлеском, где встречаются плодоносящие рябины, черемухи, крушины. Подходишь, бывало, к такому месту, слышишь цыканье и чоканье дроздов, видишь, как они, заметив охотника, перепархивают, а выстрелить не успеваешь — так быстро птицы скрываются в чаще, так трудно их вовремя разглядеть в густых зелено-желтых кронах, пронизанных солнцем. Особенно трудно стрелять черных дроздов и белобровиков, которые прячутся в основном внизу, в еловом подросте. Охота с подхода не была добычливой. При всем старании и хорошем знании местности мне не удавалось за полдня охоты взять больше 5 — 6 трофеев. Разведав основные места, где постоянно кормились выводки, я потом стал подкарауливать птиц у облюбованного ими рябинового или черемухового дерева. Наиболее удачной стрельба из засидки была в ранние утренние часы. В годы слабого урожая дрозды быстро обивают ягоду на рябинах в лесу, раньше начинают сбиваться в стаи и кормиться на деревьях, стоящих на открытом месте. Бывает, что уже в конце сентября шумливые стаи этих птиц начинают посещать окраины деревень и дачных поселков. Мне запомнилась очень удачная охота в октябре 1951 или 1952 года близ лесопитомника одного из подмосковных лесничеств. За два октябрьских дня, подкарауливая дроздов у рябин, которыми по краям был обсажен лесопитомник, и на елках, где птицы садились перед кормежкой и после нее, нам вдвоем с приятелем (один караулил у рябин, другой на присадах) удалось настрелять целое ведро рябинников. Успеху способствовaлo то обстоятельство, что во всей округе, кроме этого места, ягод на деревьях уже не было и дрозды волей-неволей вынуждены были крутиться около нашего места охоты. Позднее, повзрослев и окончательно втравившись в охоту, став не только охотником, но и охотоведом по профессии, я не пренебрегал добычей дроздов, даже живя в лесной глухомани, где более крупной и потому достойной, на взгляд местных охотников, дичи было предостаточно. В одну из осеней конца пятидесятых — начала шестидесятых годов (точно не помню) урожай рябины в перелесках поймы реки Чепцы, левого притока Вятки, был настолько велик, что деревья стояли красными от гроздьев ягод чуть не до начала ноября. Естественно, что такое обилие Форма привлекло дроздов, и их в пойменных лесах скопилось множество. Когда я однажды утром в конце октября шел по свежевыпавшему снегу вдоль берега еще незамерзшей реки в надежде подстрелить запоздавших с отлетом уток, то поразился количеству дроздов, собравшихся в лугах, казалось, со всего света. Тысячные стаи кружились над рябинами, макушками стоящих рядом с ними берез, осин и елей. Яркое солнце, ослепительный снег, красные рябиновые «костры» со сверкающими серебряными блестками облепивших их птиц, охристо-сиреневые дали обнажившихся лесов и перелесков представляли красочную, поражающую жизненным оптимизмом картину природы русского предзимья. Вполне понимая, что шансов отыскать в .эту пору уток у меня немного, я решил поохотиться на дроздов, тем более что отроческие впечатления были еще свежи в памяти. Однако вятские дрозды оказались далеко не такими доверчивыми, как подмосковные. Лишь только я приближался метров на сто к скоплениям птиц, они с тревожным трещаньем поднимались с деревьев и перелетали подальше. Снова начинал я скрадывать, и снова повторялась та же история — птицы никак не подпускали на выстрел. Лобовая атака, как говорится, не удавалась. Дело осложнялось тем, что островные лиственные леса, разбросанные в пойме,хорошо просматривались, а редкие группы и отдельно стоящие в них ели, облепленные теми же дроздами, не облегчали подход. Лишь в обед, когда птицы перекочевали на отдых в кромку сплошного смешанного леса, удалось взять несколько трофеев. На другой день я изменил тактику охоты. Сделав вечером из елового лапника скрадок в одном из островов леса, наиболее богатом рябиновыми деревьями, я до рассвета уселся в нем караулить прилет птиц. Дело поначалу не клеилось. С рассветом дрозды громадными стаями летали над лугами, клевали рябину везде, только не на моем участке. Правда, небольшие стайки садились около моего укрытия, но я терпеливо ждал своего часа, надеясь сделать дуплет не по одиночкам, а по куче. Конец октября — не август, и потому через час я уже чувствовал себя в шалаше неуютно. К счастью, холод не совсем пробрал меня, когда спугнутые кем-то птицы переместились наконец к моей засидке и валом хлынули на рябины, стоявшие в окружении шалаша. Птиц было столько, что ягод в кронах не стало видно за живым копошащимся комом. После выстрелов дрозды поднялись с рябин и расселись на стоящих неподалеку березах и елях. Успокоившись„минут через 10 — 15 разведчики снова спустились на мои рябины, а минут через 5 за ними повалили и остальные. После второго дуплета дрозды отлетели значительно дальше и стали кормиться метрах в трехстах от скрадка. Поскольку холод давал себя чувствовать, я вылез из шалаша, подобрал трофеи (их оказалось более двух десятков) и отправился домой, вполне удовлетворенный результатами охоты. Следующий день был воскресный, Уговорив двух местных мальчишек пойти на охоту, чему они с радостью согласились, я распределил между ними роли загонщиков и уселся в скрадке. Охота пошла успешнее, так как пацаны не давали дроздам покоя и сгоняли их с удаленных от моего шалаша мест кормежки. Часа за четыре я настрелял птиц порядочно. К сожалению, повторить в следующий выходной подобную охоту мне не пришлось. Дрозды за неделю сбили все ягоды и почти полностью исчезли из наших краев. Лишь небольшие стайки птиц задержались в том году в лесах до февраля, кормясь остатками ягод, сохранившимися на деревьях у деревенских изб и на огородах. Я не упускал возможности на них поохотиться в кромке леса, примыкающей к деревенскому полю, где дрозды обычно отдыхали после кормежки. Хотя охота была далеко не так успешна, как осенью, добытые в глухую зимнюю пору редкие трофеи доставляли много радости своей экзотичностью. Местные охотники, как уже говорилось, мои увлечения стрелять дроздов, бекасов, веретенников и другую мелочь не разделяли, более того, считали недостойным расходовать патроны на столь никчемные с меркантильной точки зрения объекты охоты. Впрочем, такое «общественное мнение» нисколько не задевало мое охотничье честолюбие — стрельба тех же дроздов давала мне возможность разнообразить свой стол, не отличающийся большой изысканностью при жизни в деревне. Если читатель помнит, великий С. Т. Аксаков в своих «Записках ружейного охотника Оренбургской губернии» описал не только образ жизни, охоту на дроздов, но и хорошо отзsвался о вкусовых качествах этой дичи. «Жирный дрозд,— писал он,— считается лакомым куском. Он славился своим изящным вкусом еще на пирах Лукулла, который плачивал баснословную цену за серых дроздов, Дрозд один из всей дичи пользуется знаменитою привилегией бекасов, то есть его жарят в кастрюле не потрошеным... По моему мнению, жирный дрозд очень вкусен...» С утверждением этого знаменитого охотника и гурмана нельзя не согласиться. Правда, я, не обладая изощренностью в поварском искусстве, никогда не жарил дроздов не потрошеными. Однако даже потрошеные и затушенные с картофелем осенние дрозды были всегда и для меня, и для моих гостей желанным блюдом,